Хрисанф Херсонский - Вахтангов [1-е издание]
Но традиционный студенческий вечер прошел под режиссерством Вахтангова необычно. Это было кабаре — «вечер, чтобы смеяться».
Афиша концерта, поставленного Е. Б. Вахтанговым в 1910 г.
Программу открыл Евгений Богратионович номером «Тоска о сверхчеловеке» — музыкальной пьесой на органионе (он сыграл на обыкновенной шарманке марш «Тоска по родине»). Затем шли стихи Саши Черного, юмористическая «трагедия в 6 актах (каждый «акт» состоял из двух-трех слов) «Росмунда» в сопровождении оркестра» (рояль, две скрипки, барабан, дудочка, свистулька, кукушка). Затем ряд номеров, в том числе имитация (Вахтангов имитирует Качалова и Сару Бернар), комическая опера в 1 действии «Сказка о золотом яичке» (дирижер Вахтангов) и пр. В числе номеров были «парад-алле борцов», «позы грации» с призом за телосложение — выступить должны были трое почтенных врачей города весьма солидной комплекции и один студент-медик, столь же внушительного вида. Но затем последнее выступление как-то само собой «отменилось»: это было «слишком» для тамошнего общества.
Вахтангов показал на этом вечере еще имитацию Тито Руфо (спел «басом» известное прутковское «Однажды попадье заполз червяк за шею…») и исполнил «шансонетку для детей, юношей и старцев» (спел песенку «Коля и Оля бегали в поле»). Программа получилась «грандиозная»…
Этим же летом Евгений Богратионович ставит с любителями оперетту своего земляка М. Попова «Оказия, в доме господина Великомысла приключившаяся».
Из Владикавказа Вахтангов вызван телеграммой Л. И. Дейкун. Она готовится к экзамену в Художественный театр. Ее партнер заболел, необходимо его срочно заменить. Вахтангов тотчас уезжает в Москву, готовит под руководством Сулержицкого роль (Селестена Дюкло в «Гавани» Мопассана) и показывается на экзамене вместе с Дейкун так хорошо, что В. И. Немирович-Данченко тут же предлагает ему вступить в труппу театра.
Вахтангов отказывается. Он хочет кончить сначала школу. В этом решении его поддерживает и Л. А. Сулержицкий.
2Леопольд Антонович Сулержицкий не был ни актером, ни профессиональным режиссером, но принес в театр свой более редкий и часто недостававший артистам талант. Этот «мудрый ребенок», по определению Льва Толстого, этот «революционер, толстовец, духобор; Сулер — беллетрист, певец, художник; Сулер — капитан, рыбак, бродяга, американец», как говорит о нем в своих «Воспоминаниях о друге» Станиславский, имел необыкновенный, неиссякаемый вкус к жизни.
Станиславский пишет о нем: «Сулер принес с собой в театр огромный багаж свежего, живого, духовного материала прямо от земли. Он собирал его по всей России, которую он исходил вдоль и поперек, с котомкой за плечами. Он принес на сцену настоящую поэзию прерий, деревни, лесов и природы. Он принес девственно-чистые отношения к искусству, при полном неведении его старых, изношенных и захватанных актерских приемов, ремесла, с их штампами и трафаретами, с их красивостью вместо красоты, с их напряжением вместо темперамента, сентиментальностью вместо лиризма, с вычурной читкой вместо настоящего пафоса, возвышенного чувства».
Л. А. Сулержицкий. 1911 г.
Жизненный опыт Сулержицкого толкнул его к искусству, которое, как говорит К. С. Станиславский, «было нужно ему постольку, поскольку оно позволяло ему выявлять сущность его любящей, нежной и поэтической души».
Любовь Сулержицкого к народу и его требования свободы и нравственной правды ставили его неизбежно в оппозицию к царизму и церкви. Он распространял противоправительственную и антипоповскую нелегальную литературу, его преследовала, ловила полиция, он скрывался и прятался для того, чтобы где-нибудь снова вынырнуть и неустанно протестовать против строя, официальная мораль которого основана на социальной несправедливости, лжи и насилии.
Это был наивный гуманист в самом чистом, самом непосредственном значении этого слова. И что бы он ни делал, он невольно действовал на людей своим отношением к жизни. Моральные побуждения были в нем так сильны, что он покорялся им, не считаясь с внешними препятствиями, не считаясь со «здравым смыслом». И в то же время по своей натуре это был природный артист.
Все он делал легко, радостно, празднично. Он не походил на толстовцев. Не было в нем ни капли постничества, скуки и резонерства. К Толстому его привлекала критика лицемерного общества. И без всякой позы без подчеркнутого «подвижничества» и самолюбования. Сулержицкий не только пропагандировал идеи Толстого, но и сам косил, пилил, строгал, пахал, беседовал с крестьянскими детьми, бродяжничал. Мария Львовна Толстая пишет в одном письме (1894 г.): «Пришел Сулер, голодный, возбужденный, восторженный. Рассказывал о том, как он провел лето. Он живет на берегу Днепра у мужика. За полдня его работы хозяева его кормят, утром он пишет картины, днем работает, вечером собираются мужики и бабы, и он им читает вслух книжки «Посредника», по праздникам учит ребят. Все это он рассказывал с таким увлечением, с такой любовью к своей жизни тамошней, что нам было очень приятно с ним. Он много расспрашивал, возмущался на попов, властей и т. п.».
С такой же непосредственностью Сулержицкий увлекался образным художественным отображением наблюденного. Его «экспромты, рассказы, пародии, типы, — говорит К. С. Станиславский, — были настоящими художественными созданиями»: «праздничный день в американской семье, с душеспасительной беседой и едва заметным флиртом», «американский театр и балаган, знаменитый хор из «Демона» — «за оружие поскорее», который он пел один за всех, его танцы, очень высоко оцененные самой Дункан, «английский полковник», которым заряжали пушку и затем стреляли в верхний ярус театра на капустнике[12].
Сулержицкого многое влекло к театру. Но главное, чему Леопольд Антонович посвятил всю свою работу в театре, было стремление использовать искусство как действенное средство морально-этического и вместе с тем эстетического воздействия на зрителя. Театр для Сулержицкого был прежде всего массовой трибуной воспитания, общественного воспитания — могучим орудием духовной культуры.
Естественно, что для выполнения такой роли нужно было прежде всего подготовить коллектив артистов, воспитать самого актера.
С этого Сулержицкий и хотел начать. Но к этому же, с другой стороны, исходя из художественного опыта самого театра, пришел и гениальный художник К. С. Станиславский. Эти два человека стали близкими друзьями и сотрудниками. В то время, когда Вахтангов поступил в школу Адашева, то есть поставил себя в скромное положение ученика, К. С. Станиславский, опираясь на огромный и взыскательный труд на сцене, начал теоретически подытоживать свои наблюдения и выводы. Пошли разговоры о стройной «системе» К. С. Станиславского в воспитании актера. Сулержицкий помогал великому мастеру осознавать и последовательно излагать найденные элементы «системы». Для этого К. С. Станиславский нуждался также в лабораторном, экспериментальном подтверждении выдвигаемых им положений. И здесь также Сулержицкий был очень полезен, используя свои занятия с учениками в школе Адашева.
